Впрочем, моё упадочное настроение развеялось
практически сразу, как только Леся поставила на стол торт. Ну, тут уж я с собой
точно ничего не могу поделать: что бы ни случилось, как бы плохо на душе не
было, а вкусности игнорировать у меня никогда не получалось. И от их поглощения
настроение у меня сразу же переползало на позитивную часть шкалы.
В предвкушении я восторженно разглядывала торт.
Прелесть. Даже резать жалко. Но, любуясь, голод не утолишь. Леся выдала мне
огромный нож, мотивируя это тем, что сама она пока разольёт по чашкам чай.
Разложив куски по блюдцам, я машинально начала
помешивать в чашке чай, хотя он был без сахара. На пару минут повисло молчание,
но оно не ощущалось тягостным. И нарушила его Леся.
– Хотела тоже кое-что тебе рассказать. Я говорила,
что мои родители уехали на свадьбу сына папиной двоюродной сестры?
Ах, вот как у них всё запутано…
– Говорила, но, если честно, я не запомнила все
нюансы ваших родственных связей, – улыбнулась я. – Кстати, а ты почему осталась?
– Ну, я не очень люблю туда ездить. А тут такой
повод отлынить. В общем, слушай: я тебе расскажу небольшую предысторию, а потом
объясню, почему я хотела спросить про тот эпизод с памятником, хорошо?
– Интересно. Вся – внимание.
– В августе позапрошлого года мы с родителями ездили
к тем родственникам. На день рождения папиной двоюродной сестры. Кстати, они с
моей мамой – хорошие подруги, и это она познакомила моих родителей. В общем,
эти подробности не важны. Их сын на девять лет меня старше. Это он сегодня
женится. Тогда ему было двадцать два, если не ошибаюсь. И он только-только
купил себе машину. Раздолбанную копейку. Ездить толком не научился, но и за
пределы своего посёлка не выезжал. Так, по-местному развлекался с новой
игрушкой.
Она вздохнула, отвела взгляд в сторону. Потом вдруг
спросила:
– Не хочешь глоток глинтвейна? А то я, кажется,
немного простудилась, пока мы по базару гуляли… Я не сторонница выпивки,
скорее, наоборот. Но сейчас мне кажется, что если ничего не предпринять, завтра
я из постели не встану.
Она, и правда, выглядела несколько больной: глаза уж
точно нездорово блестели, пару раз она промакивала нос салфеткой, да и голос
немного осип.
– Не против. Сама немного подмёрзла. Вот тебе и
весна.
Она достала из бара початую бутылку тёмно-красного,
почти чёрного вина, казавшегося очень густым, и какие-то специи.
– Мой папа считает, что это – лучшее средство от
надвигающейся простуды, но злоупотреблять им не следует. Этой бутылке уже
полтора года, кстати.
Она взяла маленькую кастрюльку, и начала над ней
колдовать. Вскоре по кухне начал волнами растекаться восхитительный запах.
Никогда не подозревала, что вино может так пахнуть.
Спустя некоторое время Леся поставила передо мной
маленькую кофейную чашечку с ароматным напитком. Который, к слову, оказался
очень приятным на вкус. Я прикрыла глаза, наслаждаясь расходящимся внутри
теплом. Как хорошо…
Я мечтательно уставилась в окно. Как здесь уютно.
Как дома. Одна из немногих квартир, где по-настоящему приятно находиться.
Моя подруга тем временем успела покончить с
глинтвейном и умыться. Судя по виду, ей стало лучше. По крайней мере, она
отложила дежурные салфетки, которыми промокала нос – значит, ей на самом деле
полегчало.
– Так вот, слушай дальше. Мы туда обычно ездили на
неделю. И в тот раз тоже. И вот, однажды вечером, когда до отъезда оставалась
всего пара дней, Лёша – мой троюродный, что ли, братец, пригласил меня
прокатиться на машине. А мне тогда это казалось таким захватывающим, чем-то
совершенно особенным… мне же тогда было всего тринадцать, а тут такой взрослый
парень предлагает проехаться с ним. Да ещё и на машине. В общем, я согласилась,
не раздумывая. Сказано – сделано. Уселись мы в эту копейку, пристегнулись. Он
заверял меня, что это – излишне, но тут я с ним категорически не была согласна.
Ещё и его уговорила ремнём воспользоваться. Представляешь?
Леся усмехнулась. Она всегда казалась мне такой
серьёзной, ответственной, что мне даже не верилось, что когда-то она была
способна на подобную авантюру. Хотя, кто б говорил… Она, тем временем,
продолжила.
– Мы без приключений доехали до края села. На самом
деле, это не совсем, чтобы село, скорее, посёлок городского типа – в центре
даже есть несколько многоэтажных домов… А они жили в частном домике с большим
участком, ближе к окраине. И вот, вместо того, чтобы развернуться и ехать
назад, Лёша сказал, что хочет прокатиться до трассы, и обратно. В принципе, я
не возражала. Мне даже было жутко интересно, каким из желаний было продиктовано
это его заявление – подольше не вылезать из-за руля, или провести больше
времени со мной. Знаю, звучит это дико, но он мне нравился, даже очень… даже
несмотря на то, что он – мой родственник, хоть и дальний, а я, скорее всего, в
его глазах выглядела маленькой козявкой. В общем, меня полностью захватило
чувство какой-то томительной неопределённости, и очень хотелось, чтобы он
сделал хоть какой-то шаг мне навстречу – пусть даже бы по-дружески обнял.
В ответ на моё недоумевающее выражение лица Леся
скорчила трагическую рожицу, вознеся глаза к потолку, и продолжила рассказ.
– Уже смеркалось, и пришлось включить фары. Знаешь,
я тогда ещё про себя отметила, что дорога в сумерках выглядит жутковато –
колышущиеся переплетения теней, на обочине – шелестящие и поскрипывающие на
ветру деревья… Дорога делала резкий поворот, а когда мы проехали его, прямо
перед машиной вдруг метнулся кто-то. Фары высветили пригнувшийся силуэт. Я даже
не успела ничего понять. Лёша вывернул руль, машину сорвало с дороги…
Последнее, что я помню – пляшущие в свете фар ветки приближающихся с огромной скоростью
деревьев… словно узловатые, хищные, тянущиеся ко мне лапы…
Леся передёрнула плечами. Я накрыла ладонью её
пальцы.
– Всё хорошо, ты здесь, со мной, мы – у тебя на
кухне, пьём чай…
Она наградила меня вымученной улыбкой.
– Не переживай, я знаю, что всё уже в прошлом.
Просто не знаю, было ли то, что я увидела потом, галлюцинацией, или чем-то
подобным… В общем…
***
Следующая вспышка сознания поведала, что я плашмя
лежу на чём-то твёрдом и неровном, скорее всего, на земле. Грудь горит, как в
огне, и я не могу вдохнуть. Не чувствую ног. Руки – в чём-то горячем и липком.
Такая боль, будто в кости заколачивают раскалённые гвозди. Пытаюсь открыть
глаза – не получается. Спина – словно онемела от лопаток и до самой поясницы,
изредка прорываются всплески боли. Понимаю, что глаза покрыты какой-то вязкой
массой, пытаюсь смахнуть её – и не могу пошевелиться. Осознаю, что пытаюсь
кричать, но не слышу ничего, кроме пульсирующего грохота в ушах. Да и как
кричать, если даже вдоха сделать не можешь?
Ощущения начинают притупляться, я словно отдаляюсь
от них. И только жжение в груди усиливается. У меня нет сил бороться, я хочу,
чтобы всё это прекратилось, хочу тишины и покоя… и чтобы ничего не болело…
Что-то накрыло мой рот, и это сопровождается нестерпимой болью. Я судорожно
разжимаю челюсти в бесполезной попытке втянуть хоть немного воздуха… И он
вихрем врывается в меня, достигая лёгких, но происходит это не благодаря моим
усилиям. Кто-то вдувает его в меня, делая мне больно. Я хочу вырваться, но
по-прежнему неподвижна. Из глаз катятся слёзы, смешанные с кровью…
…Что-то мазнуло по векам. Я снова пытаюсь открыть
глаза, и сквозь мутную плёнку вижу размытые очертания какого-то светлого пятна
с расплывчатыми краями. Мозг отказывается работать, но каким-то образом я
понимаю, что это – чьё-то лицо. Оно неузнаваемо, и словно находится в тумане… Я
не могу сфокусировать на нём глаза, они не желают ничего видеть и всё время
норовят закатиться… мне стоит невероятных усилий снова и снова возвращать их к
этому лицу. Наконец, мне удаётся на нём сосредоточиться. Сквозь пелену мути
удаётся различить вспышку – глаза. Сверкающие красными отблесками глаза.
Совершенно нечеловеческие, и в то же время – не звериные. Я давлюсь криком.
Дикая боль пронзает ногу, отдаваясь в мозг. Это агония. Этого не может быть на
самом деле. Я умираю…
Печёт… печёт грудь, печёт горло, печёт голову… меня
словно сжигает заживо. Всё тело будто объято пламенем. Я уже умерла? И мой труп
решили сжечь в крематории? Почему же тогда этой оболочке так больно? Неужели
никто не знает, что это настолько мучительно? Или я уже в аду? За что, Господи?
Боль поглощает всё моё тело и испепеляет разум. Меня
больше нет…
Лесю колотило крупной дрожью, но на моё предложение
прервать рассказ она лишь отрицательно мотнула головой.
– Я об этом никому ещё не рассказывала, думала, что
всё равно не поверят – у меня было сильное сотрясение мозга. Окончательно я
пришла в себя в "Скорой помощи", закутанная в плед, рядом сидела
мама. Лёшу тогда вырезали из груды металлолома, в которую превратилась его
машина. Я вся была в крови, одежда – сплошные лохмотья. Я ощущала злость и
страх, а ещё облегчение – и не могла понять, откуда у меня взялись эти эмоции.
Когда я спросила у мамы, что с Лёшей, меня снова окатило вспышкой гнева, на
смену которому пришло беспокойство. Мама ответила, что он жив, даже в сознании,
только ноги зажаты, из-за чего его не смогли достать до прибытия спасателей.
После этого объяснения меня заполнила безграничная нежность с отголосками
страха и печали, а мама начала гладить меня по голове и говорить, что я чудом
осталась жива, и никто не знает, как мне с такими травмами удалось выбраться из
машины, которая ещё и влетела в ствол дерева моей стороной… Уже потом, когда
выяснялись подробности аварии, сердобольная тетёчка с погонами поздравила меня
со вторым рождением, объяснив, что после такого столкновения от пассажира на
переднем сиденье должна была остаться груда мяса с торчащими из неё костями…
Леся замолчала. Всхлипнула. Но тут же попыталась
изобразить улыбку и выдала:
– Извини, это – не лучшая тема для застольной
беседы, но я просто не могу и дальше держать это в себе. Так вот, помимо того,
что я не знаю, как оказалась снаружи машины, со временем я начала замечать за
собой некоторые странности. Оказалось, что эмоции, которые я ощущаю – не всегда
мои. Вот, например, тогда, возле памятника – я услышала тебя. Ужасное ощущение,
вот что я тебе скажу…
